- Я вспоминаю одну историю, - проговорил он. Он глядел прямо на лампочку, зрачки у него стали как точки. - У меня был товарищ, звали его Толя. Мы вместе в школе учились. Он был всегда такой незаметный, всё, бывало, копался в мелочах. Мастерил какие-то тетрадочки, клеил коробочки. Очень любил переплетать старые зачитанные книжки. Добряк был большой, до того добряк, что обидных шуток не понимал. Воспринимал их как-то странно и, на наш тогдашний развесёлый взгляд, как-то даже дико. Запустишь ему, бывало, в кровать тритона, а он его даже вытащит, положит на ладонь и долго рассматривает. Мы все гогочем, потому что смешно, а он его разглядывает, а потом скажет негромко: "Вот бедняга" - и отнесёт в пруд. Потом он вырос и стал где-то статистиком. Всем известно, работа эта тихая и незаметная, и мы все считали, что так ему и надо и что ни на что другое наш Толя не годится. Работал он честно, без всякого увлечения, мы летали к Юпитеру, поднимали вечную мерзлоту, строили новые заводы, а он всё сидел в своём учреждении и считал на машинах, которые не сам придумал. Образцовый маленький человек. Обложи его ватой и помести в музей под колпак с соответствующей надписью: "Типичный самодовлеющий человечек конца двадцатого века". Потом он умер. Запустил пустяковое заболевание, потому что боялся операции, и умер. Это случается с маленькими людьми, хотя об этом никогда не пишут в газетах.
Жилин замолчал, словно прислушиваясь. Юра ждал.
- Это было в Карелии, на берегу лесного озера. Его кровать стояла на застеклённой веранде, и я сидел рядом и видел сразу и его небритое тёмное лицо… мёртвое лицо… и огромную синюю тучу над лесом на той стороне озера. Врач сказал: "Умер". И тот час же ударил гром невиданной силы, и разразилась такая гроза, какая редкость даже в южных морях. Ветер ломал деревья и кидал их на мокрые розовые скалы, так что они разлетались в щепки, но даже их треска не было слышно в рёве ветра. Озеро стеной шло на берег, и в эту стену били не по-северному яркие молнии. С домов срывало крыши. Повсюду остановились часы - никто не знает почему. Животные умирали с разорванными лёгкими. Это была неистовая, зверская буря, словно весь неживой вир встал на дыбы. А он лежал тихий, обыкновенный, и, как всегда, это его не касалось. - Жилин снова прислушался. - Я, Юрик, человек не трусливый, спокойный, но тогда мне было страшно. Я вдруг подумал: "Так ты вот какой был, наш маленький скучный Толик. Ты тихо и незаметно, сам не подозревая ни о чём, держал на плечах равновесие Мира. Умер - и равновесие рухнуло, и Мир встал дыбом". Если бы мне тогда прокричали на ухо, что Земля сорвалась с орбиты и ринулась на Солнце, я бы только кивнул головой. И ещё и тогда подумал… - Жилин помолчал. - Я подумал: Почему он был таким скучным и таким маленьким? Ведь он был очень скучным человеком, Юра. Очень. Если бы та буря случилась у него на глазах, он наверняка бы закричал: "Ах! Тапочки! Тапочки мои сохнут на крыльце!" И побежал бы спасать свои тапочки. Но почему, как он стал таким?
Жилин замолчал и строго посмотрел на Юру.
- Но он же сам был виноват… - робко сказал Юра.
- Неправда. Никто никогда не бывает виноват только сам. Такими, какими мы становимся, нас делают люди. А мы… Как часто мы не платим этот должок… Почти никогда. А ведь нет ничего важнее этого. Это главное. Сейчас это главное. Раньше главным было дать человеку свободу стать тем, чем ему хочется быть. А теперь главное - показать человеку, каким надо стать для того, чтобы быть по-человечески счастливым. Вот сейчас главное. - Жилин посмотрел на Юру и вдруг спросил: - Правда?